Ну вот теперь и ещё одна смерть, как чудесное избавление от того, что ты сумасшедший. Мы с Алёшей тоже, кстати, двинутые, потому что к пятому гробу стали рассуждать о странном одинаковом запахе от каждого тела. От кого-то сильнее, от кого-то меньше, но так, или иначе там не пахнет человеком. Пахнет горелым пластиком, кожзаменителем, аммиаком, нагретым воском, но уже не человеком.
Так что даже если вы сойдёте с ума, или будете болеть, или страдать, однозначно будете продолжать пахнуть очень жизненно, неприятно порой до блевоты (как от бомжа), но не пустым полиэтиленовым пакетом. Для меня своего рода полуоткрытие, какая жизнь лучше и качественее, амёбы, или вечномандящего существа. Хороши обе, от резкого осознания осознания того, что вот был прблемный человек, а вот уже предмет.
Бабулька, очень своенравная при жизни, лежала в белом платочке, которого никогда не носила и в гипюровом синем платье в рост. Маленькая такая, прям ну очень маленькая. В заострившихся чертах угадывалось всё красноперовское, всё и от Лёши и от Оли и от бати лёшиного. Форма лба, носа, ноздрей, скул, брови, такая отправная точка всех тех черт, которые я очень люблю.
Все эти прибамбасы красно-черные, белые покрывала, венки и высиживания возле гроба, нафига всё это надо весь этот ёбаный натюрморт. Ни за что не захотела бы я, что бы на меня вот так сидели и пялились.
Леша нормально, он всегда нормально, без преувеличений. Слезу одну видела только один раз, когда папу перевели в реанимацию, а Лёша об этом узнал и пришёл вечером рассказал. И то увидела-то случайно.